Ч. 4. Миг длиною в жизнь...

Продолжение историко-документальной повести Валерия Чхартишвили Отец Прокопий Оставив свою деревню, отец Прокопий хоть и не был лишен духовного сана, но физически не мог продолжить исполнение обязанностей пастыря. Во первых, без бороды какой же ты батюшка, а во вторых, в городе все церкви уже были закрыты, а прихожане, устрашенные свирепостью новой власти, обходили церкви стороной. Но батюшка не собирался сидеть, сложа руки и быть в тягость сыну. Ему еще не было и пятидесяти, здоровье позволяло, и он устроился на бывший завод Манташева, производивший всякую тару для перевозки жидких веществ. В основном это были бочки, в которых отправляли на экспорт нефть и нефтепродукты. Кстати, этот вид транспортировки черного золота впервые был осуществлен именно из Батумского морского порта. Недюжинная сила и покладистый характер Прокопия (рабочие между собой прозвали его батей), способствовали, если так можно выразиться, карьерному росту новоявленного пролетария. Через год его уже назначили бригадиром грузчиков. И кто знает, на какую высоту поднялся бы батюшка, если не грянула бы война. Нет, повестку из военкомата он не получал (все-таки возраст, да и завод стал выпускать оборонную продукцию), но Прокопий для себя решил, что там, где льется кровь и множатся людские страдания, он нужнее всего. Ведь известно, что на войне неверующих людей нет. А где батюшке найти лучшее поле деятельности, если не там, на фронте?! Вот и явился поп-растрига в военный комиссариат с заявлением направить его в действующую армию добровольцем. Его там долго расспрашивали – чего, мол, это бывшего служителя культа потянуло на ратные подвиги, а нет ли здесь какого-то подвоха, вдруг он переметнется к врагу? Неизвестно, какими аргументами убедил батюшка недоверчивого комиссара, но факт, что через два месяца мытарств по различным инстанциям, Прокопий был отправлен на Украинский фронт, в пехотный полк. Командир полка, справедливо полагая, что солдат из пожилого уже человека никакой, решил использовать его в штабе. Батюшка был грамотный (учился в духовной семинарии), прекрасно знал русский и старославянский языки, немного понимал и немецкий. В случае надобности мог и в качестве переводчика выступить. Но Прокопий наотрез отказался стать штабной крысой (так он и заявил командиру, чем сильно его удивил). Нет и все, отправляйте меня на передовую. Полковник махнул на несговорчивого чудака рукой и отправил его во вторую роту к капитану Анкудинову. Капитан, в свою очередь попытался было повторить маневры полковника (в смысле пристроить старика подальше от передовой), но и у него ничего не вышло. Так и получилось, что рядовой второй роты пехотного полка Прокопий Квачадзе, вместе со своим  взводом был направлен на участок фронта, где, по заданию командования, они были должны сдерживать натиск неприятеля до подхода главных сил. В нашу задачу не входит описание героизма наших солдат, кровавых сцен и того ужаса, который вызывает душераздирающий вой приближающихся снарядов и мин на вчерашних крестьян, рабочих интеллигентов и … попов. Кто хоть раз был на учебных стрельбах, во время прохождения срочной военной службы, хорошо меня поймет. Скажем лишь, что от взвода осталось пять бойцов (из двадцати), и среди них наш батюшка (солдаты только так к нему и обращались). Кто знает, сколько предсмертных исповедей принял батюшка от своих однополчан, скольким отпустил грехи, скольким облегчил предсмертные страдания!? Сдержать фашистов все-таки не удалось. Рота была отрезана от штаба полка, связь нарушена, и уцелевшие остатки подразделения вместе с капитаном оказались в плену. Немцы согнали всех в один большой загон, обнесенный колючей проволокой, поставили по краям часовых и трое суток продержали под открытым небом без горячей пищи (хлеб и воду раздавали два раза в день). Раненные и искалеченные уже на вторые сутки отдали Богу душу. Вот, где потребовалась помощь отца Прокопия всем страждущим и обремененным. Немцы с удивлением наблюдали за высоким носатым стариком, на непонятном языке что-то бормотавшем,  и нараспев обращающимся куда-то вверх своим гортанным голосом странные слова. Откуда им было знать, что отец Прокопий отпевает рабов Божьих, прося у Владыки милости к своим усопшим чадам. В аду Иначе как адом и не назвать то место, куда попали отец Прокопий и его уцелевшие однополчане после окружения. Место это находилось в Польше и на местном языке именовалось Освенцим, но немцы называли как-то по-другому. Это сейчас  имя лагеря смерти известно всему миру и символизирует собой всю человеконенавистническую сущность фашизма. А тогда, зимой 41-го, люди еще не знали, что скрывается за добротными кирпичными зданиями и железными воротами, на которых красовалась надпись на немецком – Труд освобождает. Прокопию и его товарищам пришлось на своей шкуре испытать освобождение трудом на фашистский манер. Их разместили в длинный барак, где нары были выстроены в три яруса вдоль стен. Тут спали, ели и отправляли естественные потребности. Дисциплина была строгая (у немцев особенно не разгуляешься),  подъем в 6 утра и с семи часов уже приступали к работе. Надо сказать, что немцы умели организовать рабочий процесс – ни одна минута не терялась даром. Советские военнопленные попали в партию рабочих, трудящихся на возведении цехов какой-то крупной немецкой фармакологической компании. За малейшее нарушение или минутную задержку следовало строгое наказание. Практиковались показательные казни (для этих целей были установлены виселицы), расстрелы, публичная порка и т.д. Всякие разговоры между пленными во время работы были запрещены, но отцу Прокопию как-то удалось узнать, что в их партии есть еще один грузин. Вечером, после отбоя, батюшка принялся за розыски своего земляка. И каково было его удивление, когда перед ним предстал … родной племянник Ясон. Моментально была забыта старая обида (за обстриженную бороду), и между ними установились истинно родственные отношения, о которых и невозможно было бы мечтать в прошлые времена. На войне и в тюрьме ведь абсолютно неверующих не бывает. К тому же, частые беседы дяди с племянником о жизни, о смысле бытия и предназначении человека возымели действие на воинствующего атеиста.   Бывший партийный функционер уже звезд с неба не хватал. Единственной его мечтой было живым вырваться из этого ада. - Дядя Прокопий, - шептал он ночью, сидя на своей койке. – Если не уйдем отсюда, то подохнем здесь как собаки. Эти сволочи к собакам относятся лучше, чем к людям. Для них построена ветеринарная лечебница, кормят их мясом и кашами, а нас травят какой-то бурдой. Чуть захвораешь и сразу же в газкамеру. Тут надо сделать маленькое разъяснение: как много лет спустя рассказывал Ясон нам, детишкам, у немцев все было поставлено на рациональную научную основу. Непригодных к труду пленных, чтобы даром не кормить, сжигали вместе с евреями и цыганами (этих они вообще за людей не считали и хотели поголовно уничтожить). Дело истребления ненужных им людей было поставлено на широкую ногу – были построены специальные газовые камеры, в которых загоняли людей и пускали туда какой-то газ (сейчас известно, что это был, разработанный немецкими химиками, газ Циклон-Б). Потом тела загружали в печи крематория и сжигали. Но и это было не все. А куда же девать тонны пепла и золы? Это же ценный органический материал! И они придумали куда – в поля, в качестве удобрений. Ясон не зря уговаривал дядю бежать из лагеря. Группа советских военнопленных, во главе с капитаном Анкудиновым, разработала план побега. Не вдаваясь в подробности, скажем, что бежать было решено во время строительных работ. Тем более, что велись они рядом с лесом и, в случае успеха шанс спастись увеличивался. Прокопий был согласен, и уже была назначена дата побега, но в это время произошло непредвиденное событие – из их барака двое пленных, не выдержав издевательств, напали на зазевавшегося часового и голыми руками задушили его. Их тут же на месте прикончили, избив до смерти, но мщение немцев было впереди. Вечером, перед отбоем, пленным было объявлено, что завтра, на рассвете перед строем будет расстрелян каждый десятый из их барака. Так что эта ночь для каждого из заключенных могла стать последней, ибо никто ведь не может знать наверняка, не станет ли он тем самым десятым. Койку над отцом Прокопием занимал один русский солдат, совсем молодой рязанский парень  Володя. И вот слышит батюшка ночью всхлипывание. Привстал Прокопий и видит, что сосед его как малое дитя обливается слезами. Порасспросив паренька, старик узнал, что он единственный сын у больной матери. Отца тоже забрали на войну, и если с ним что-то случится, то за мамкой некому будет смотреть. Какие слова нашел батюшка неизвестно, но парень успокоился и через полчаса уже храпел. Наутро, немцы, верные данному обещанию, выстроили всех в ряд. Офицер с переводчиком начал отсчет. Прокопий с Володей стояли рядом. После первых двух десятков, очередь настала и за ними. Быстро пересчитав глазами шеренгу выстроившихся пленных, батюшка увидел, что десятым выпадает быть Володе. И парень это понял (об этом говорила смертельная бледность на его лице). Времени оставалось в обрез и священник, резко дернув парня за рукав, заставил его встать на свое место, а сам занял его. Солдатик сразу понял маневр старика и глазами выразил ему горячую благодарность. Что думал батюшка, идя на расстрел вместо безусого паренька, неизвестно. Уверен, что не чувство сожаления за минутный порыв благородства овладевало им. Ведь Прокопий был страстным и преданным проповедником Евангелия, в котором сказано – блажен, полагающий душу свою за други своя. Имеющий уши да слышит. И к этому добавить нечего.